Лоно отношений.
Первый этап. Формирование отношений
Итак, мы сегодня начинаем с вами подробнее вглядывается в самое главное явление в церковной педагогике – это педагогическое событие.
Первый этап педсобытий – лоно отношений. Мы знаем с вами, что без формирования отношений между воспитателем и воспитуемым не может, собственно, совершаться педагогическое событие в полноте. Чаще всего происходит некоторая подмена и фактически формируется не человек Божий, а человек мира сего. И в этом случае воспитатель не отдает себе отчета, откуда он действует, а если он будет честный и посмотрит внутрь самого себя. Часто оказывается, что он действует от самолюбия и хуже того еще проявленного себялюбия. Это он обнаруживает очень простым образом: по той досаде, которая вдруг у него появляется на ребенка, или раздражению, или некоторому упиранию в ребенка, т.е. чувство, что я уперся в него. Тогда наезд на ребенка, нагнетание отношений. Как только это начинает быть в воспитателе, значит там совершенно не христианское основание. Там мир сей и тогда и сам ребенок, отвечая на это, чаще всего вступает в эти же мира сего отношения, от своего самолюбия, от своей худости. Поэтому из каких оснований, из чего в себе обращается воспитатель к ребенку? Мы говорим, что со стороны воспитателя должно быть три: вера в ребенка, любовь к ребенку, и наблюдение Промыслов или содействие Промыслам Божиим в ребенке.
Второй этап. Триединство
Второй момент – центральный, кого мы видим, когда мы обращаемся к ребенку? Что является предметом собственно нашего обращения? Ребенок как отдельная личность. Как самостоятельное явление перед нами, пребывающее вне своей семьи. Или мы восприемлем ребенка как триединое существо. В котором отец, мать и сам ребенок составляют то целое которое, в котором душа ребенка воспринимает себя исполненной полноты. В человеке ведь полнота и в этой полноте ребенок проявляется как несущий в себе самом единодушие, единодушие троих: отца, матери и себя. И это единодушие ничем не разбито, не расколото. По этой причине ребенок, обращаясь к любому человеку, несет в себе эту потребность единодушия со всеми окружающими. И всякий человек, который вступает в отношения с ребенком, данным ребенком приемлется внутрь его единодушия. Или он сам, обращаясь к другому, входит с ним в единодушие, которое несет в себе. К этой целостности, к этому целому ребенка обращаемся мы? И если отсюда встречаться с ребенком, то мы увидим, что дети очень разные. Одни действительно несут в себе, это единицы. Значит в их семье был мир, лад и было это единодушие, а в силу этого в самой душе ребенка триединство ничем не разбито, не расколото, нет трещин. Большинство детей, к сожалению, в семьях, где между родителями не сохранилось мира. Ребенок рождается с одинаковым отношением и к папе и к маме. Но здесь не просто параллельность отношений, а здесь чувство единства с ними. И единения их с ним. Или единения их в нем. Когда мама и папа поссорились, то прежде всего эта разъединенность родителей отражается на самом ребенке и тогда при множествах ссор в ребенке внутренняя разделенность, тем более, когда еще мать начинает требовать от него, чтобы он был ей предан. А отец, наоборот, требует, чтобы он был предан ему, фактически родители этим требованием выдергивают ребенка из триединства внутреннего в некую отделенность для папы от мамы или для мамы от папы. Выход в эту отделенность и есть выход в самость, выход в самолюбие. Трещина от ссор родителей в душе ребенка образовалась, он сильно болел этою ссорою, он сильно переживал за них и болел сам в себе, перебаливая эту ссору. В конечном итоге остался с трещиной, потому что они не примирились. И в этой трещине начала формироваться или вызываться наружу врожденная самость. Потому что мать требовала его к себе, отделяя его от отца. А отец требовал его к себе, отделяя его от матери. И он в конечном итоге отделился и от того, и от другого в самость. Так родительские ссоры побуждают в ребенке нераскаянную причину самолюбия. Нераскаянную причину самости, т.е. самолюбия. И тогда мы встречаемся с ребенком, в котором двойственное состояние. С одной стороны исконная потребность единодушия и глубокая скорбь по разбитому триединству, а с другой стороны все более восстающее из глубин его духа самолюбие как некая самость, проявляющаяся из него, как некая самостоятельность, имеющая характер независимости. И из года в год по мере возрастания такого человека принимающая все более торжествующий характер, который обнаруживается в вольности личного поведения. Где ничто его не связывает, он волен вести себя так, как он хочет. Далее возрастает это в дерзость. Если кто-то или что-то заставляет его все-таки считаться с обстоятельствами или с человеком, то в ответ идет самостное отстаивание себя, т.е. дерзость. Так в результате потери триединства, потери единодушия и предательства своей собственной природы начинает развиваться в человеке его самолюбие. И сам человек по характеру, сам ребенок начинает развиваться как самостная личность, т.е. пассионарная. И центром этой пассионарности становится дух самолюбия, проявляющийся как дух гордости. И порою человека может просто нести. Дух этот вовлекает саму личность ребенка внутрь себя и уже не ребенок личностью своею, от Бога данною поднимается над собою, над природою своею, но увлекаемый этим духом самости, как личность начинает проявляться как существо вольное. Идет ли речь о чем-то серьезном, он весело веселится. Предлагаются ему какое-либо действие, а он защищает свои нужды и потребности, свою слабость, например, свою усталость, свои удобства. Он начинает это делать не просто вольно, а с дерзостью. Когда продолжают требовать дальше, он тогда настаивает на своем. Один истериками, другой раздражением, третий киданием вещами и хлопаньем дверями, четвертый обидою, пятый уходит внутрь себя и впадает в уныние, в тоску, скуку. И слышать эту разность детскую, которая в действительности от Бога по природе своей является существо триединое. И имеющее потребность единодушия со всяким, с кем бы он не встречался: со взрослым, со сверстником, или с младшим. В это обращаться в ребенке, хотя при этом приходится в современном мире часто натыкаться как раз на его внутреннюю разделенность, раздвоенность, глубокую тоску по единодушию, по целостности своей и одновременно самостное, порою очень вольное, а в некоторых случаях дерзкое и сверхдерзкое поведение. В конечном итоге полную неуправляемость, где начнется каприз, то не остановится, пока вообще не кончатся его собственные силы. Если упрямиться начнет, то пока не доведет дело до полного разрыва отношений, не остановится. Или если начнет впадать в закуксивание, в уныние внутреннее, то в этом пока не съест самого себя до конца, так и не сможет подняться из этого.
Свойство личности и свойство природы
И тут мы увидим разницу между светской педагогикой и церковной. В церковной педагогике обращение к ребенку идет именно из отношения к его триединству. Не как к отдельному ребенку, т.е. отдельному от семьи, как самостоятельной личности, а как к существу, которое по природе своей триедино в семье. Мало того, церковный педагог обращается глубже, чем видимое рождение ребенка. Он знает о том, что не только родители рождают ребенка, но участвует в этом и благоволение Божие, благословение Божие. Однажды в раю сказав: «Идите, множьтесь, рожайте детей и воспитывайте их», – Господь это благословение простирает при рождении каждого ребенка. И не без участия Бога совершается зачатие и утробное развитие, и дальше вся жизнь последующая человека. В самом творении было сотворено существо не отдельное от Бога, а пребывающее в единстве, ибо творила Святая Троица, Которая в трех Лицах едина. Нет Бога отдельного, нет Бога самостного, есть Бог Три-единый. В трех Лицах, и эти три Лица между собою пребывают в непостигаемых для нас отношениях любви и взаимности. И сотворяя человека по Образу Своему, Он сотворил его в этом, в этой потребности, в этой необходимости единства с Богом. И то, что человек вдруг сказал Богу, что я – отдельное от Тебя лицо, это свободная воля человека так совершила. Но сотворен был человек в триединстве с Богом. И церковный педагог не может не слышать этого. Его, принадлежность к церковному педагогу – это значит несение в себе такого свойства, как слышать всякого ребенка как триединого в Боге. Это значит что педагог, ребенок и Бог – естественное триединство. И это исконная внутренняя потребность самого ребенка, личности ребенка в данном случае. Если триединство с родителями есть природное свойство, свойство природы ребенка, то триединство: педагог-ребенок-Бог есть свойство личности. И эту потребность ребенка быть в единстве с Богом и педагогом слышит церковный педагог, если он церковный и если он педагог. Если он только об этом знает, а сердцем он так не слышит и волею не так действует, то он просто не вырос в церковного педагога. Узнав о том, что это так, он только лишь наметился в возможности в собственном личностном начале таким сделаться. В нем есть это начало и его необходимо в себе услышать, уразуметь. И разумением восстановить его для себя. В итоге встретиться с знанием. Сначала он узнал, потом в себе уразумел, и обрелся, т.е. знания и он сам таковой совершились как факт, начали совершаться как факт. Если этого не происходит, то мы с вами пребываем только лишь на начальном многообещающем этапе, где мы узнаем об этой своей церковно-педагогической способности как знании. Влагаем это в свой рассудок и дальше можем распорядиться этим очень по-разному. Так вот, обращение к ребенку как к дважды триединому: по природе триединому и по личности триединому есть свойство церковного педагога. А светский педагог обращается к ребенку как к отдельной самостоятельной личности. И такой способ обращения сформировался в последние три столетия. И крайнюю свою форму нашел в Советском Союзе. Формирование-то шло по всему миру. На Западе шло значительно быстрее, интенсивнее, фактически с момента разделения церквей было положено начало этому формированию отношений к человеку как к самостоятельной, отдельной личности. Начало этому было положено самим папою. А дальше все богословие, и вся культура, исполняющая это богословие, а дальше весь дух и весь порядок жизни западного мира привел в конечном итоге к тому, что на сегодняшний день во всех психологиях личность рассматривается как самостоятельная отдельная данность, т.е. как самость. В Советском Союзе в период безбожия это совершалось торжествующим образом. Никто не воспринимал ребенка как природное явление семьи. Говорилось о том, что влияние семьи есть, там требовали, чтобы родители реагировали на замечания школы, но детский сад и школа, захватив ребенка в свою власть и в свою волю, воспитывали их как самостоятельно-отдельную личность. Мало того, личность друг с другом соревнующуюся, состязающуюся и при достижении победы получающую соответствующие грамоты, лавры, пьедестал почета. Чтобы постоянно эта личность выпиралась из общей среды. Не единство с ближними, не в единодушии с ними, а, наоборот, в превосходстве над другими. Даже три ступеньки: первое место, второе место, третье место, они поднимаются на некоторую возвышенность. Доски почета, разные звания – это все делало личность как самостоятельную, как отделенную, как отдельную. Ее так и воспринимали, так и воспитывали, и так до торжества возвеличивали. Неудивительно, что за период советского времени за эти четыре поколения сформировалась совершенно неспособная к семье личность. Глубоко пассионарная, самодостаточная и поэтому сейчас почти невозможно, ну по некоторым оценкам просто невозможно восстановить семейную личность. Принадлежность семье почти невозможно сейчас восстановить, настолько глубоко повреждена природа и личность самого человека за эти четыре поколения. Настолько глубоко вкорененно сегодня два молодых человека входят в семью как самостоятельные, самодостаточные, в себе уверенные и себя отделяющие личности. Которые в семью приходят только для того, чтобы пользоваться другим, потому что они другого нашли как предмет своего поедания или предмет своего услаждения. Но усладившись какое-то время, они дальше начинают настаивать на своем самостном существовании. На своей самодостаточности и начинается это через утверждение своего взгляда, своих привычек на устроение быта, своего характера, своих отношений, своих ценностей. А так как слоев «своего» очень много, то где-нибудь, да на что-нибудь разное, да край как разное наткнутся. А так как они привыкли не к единодушию, это потерялось, раздробилось, это исчезло в душе человека с детства, а привыкли к постоянному из этой трещины души подниматься своей самостью, то они теперь начинают подниматься друг на друга. Если за пределами семьи они еще как-то ограничены законами, мнением окружающих людей, то дверь закрыв за собой в своей квартире или в доме, они уже ничем не ограничены. Поэтому эти самостные проявления бывают самыми ужасными, жестокими, откровенными, ничем не сдерживаемыми. Более безобразного поведения женщина не проявляет, как это она делает в семье. Более отвратительного, откровенного, разнузданного поведения не позволяет себе никакой мужчина как, кроме свой семьи. То, что происходит сейчас в семьях – это просто ужас. Мы не говорим об убийствах, которые сейчас сплошь и рядом везде совершаются. Когда муж убивает жену, жена убивает мужа. Это какой-то край, правда это активно прогрессирующий, сейчас количество преступлений семейного характера начинают нарастать буквально валом. Но перед этим сколько острых отношений, причем вообще ни с чем не считающихся отношений происходит между супругами. Что это такое? Это та самая самость, которая в трещине души однажды появилась при ссорах и раздорах родителей. А потом дальше больше – вот в это отстаивание самое себя. Это та самая самость, которую весь воспитательный процесс, советский процесс или же безбожный процесс воспитал. Потому что всегда было обращение именно к личности к отдельной, именно к отдельной личности. Не триипостасной личности, а к отдельной. И именно ее отделенность, ее торжество превосходства над другими поддерживалось и культивировалось обществом и продолжает до сих пор культивироваться. Эту природную разделенность, эту личностную оторванность от Бога и от ближнего мы несем сейчас каждый в себе. Каждый из нас и все то, что сейчас происходит и в семейках и в целом в общине, в училище, это просто все моменты разделения, раздоров. Это все результат отстаивания личности своей самостоятельности. (задается вопрос) Сейчас, тема нашего сегодняшнего урока – это лоно отношений, это восстановление триединства воспитатель-ребенок-Бог. Мы эту тему воспринимаем именно по причине того, что верим, ратуем за возможность этого восстановления. Конечно, в человеческих усилиях это невозможно, настолько глубоко повреждение человека Но в усилиях, где Господь начинает помогать и где ты как педагог начинаешь содействовать Богу, а в самом ребенке начинает пробуждаться его личностное триипостасное начало, которое зовет его к Богу. В единение с Богом через воспитателя или старшего, при этом наличие внутренней собственной добровольной потребности ребенка, юноши и взрослого к этому триипостасному пребыванию. Где он, его воспитатель, или его духовник, в зависимости от возраста и Господь – вот это триединство личности должно быть восстановлено. Оно лежит в основе каждого человека, но для этого сам человек, сам ребенок, сам юноша, сама девушка и взрослый человек должны преодолеть в себе эту самостную увлеченность, когда личность перехвачена самостью. Вернее перехвачена самолюбием и превращена в самость. Нет личности богозданной, вместо нее торжествует самость. Вот эту самостность надо преодолеть.
Два условия преодоление самости
Господь призывает нас. Поэтому возможно или нет? Возможно, но при двух условиях: первое – должен быть церковный педагог или духовник, который это слышит, именно в это трудится. Это должен быть пастырь для взрослого человека. И второе – обязательное условие – это потребность самого ребенка, юноши девушки или взрослого человека. И если этой личной собственной потребности нет, если сам он в себе настаивает на своей пассионарности, на своей вольности, на своей дерзости, на своем духе самолюбия, ну что с ним сделаешь? Даже Господь может только извне промышлять, а вступить с ним в единство Он не может, потому что там нет ничего единого с Богом. Там дух другой. Поэтому конечно сейчас мы идем к последним временам. Последние времена, где масса народа – они не способны к спасению, по личному своему собственному состоянию, не хотят, не желают. Даже будучи церковными, даже в училище пребывая. (задается вопрос)
Подсознательная самость
Предательство конечно происходит бессознательно в детском возрасте. И далее уходит в подсознание и руководит изнутри до тех пор, пока человек не встретится с необходимостью разумения себя. Вы увидите, что там, где очень сильно, глубоко это предательство свершилось. Значит глубоко в подсознании эта самостность сидит в человеке, то при встрече с необходимостью себя уразуметь, т.е. при встрече с разумением себя он будет переживать сам тягчайшую муку. Подсознательная самость будет восставать против этого. Половина сейчас из вас к уразумению себя почти практически не готовы. Какая-то часть из этой половины практически не способна на данный момент, не способна к уразумению себя. Мы можем только болезновать по поводу той муки, которую приходится переживать человеку, когда мы все-таки ставим в обязательность сесть с понедельника и заниматься этим. Это очень мучительно, очень трудно. И чем более сильно пережито предательство себя в детстве, чем более глубоко в подсознании это сидит, тем труднее к разумению подступить. Но если все-таки человеческая воля самого, каждого из вас начнет оттуда скорбеть к Богу. Потому что восстановление триипостасности своей – это ведь скорбь по Богу, т.к. только Бог может сейчас восстановить это снова триединое в личности. А когда мы говорим о триединстве семейном, т.е. триединстве по природе, то мы говорим о покаянии, где нам надо преодолеть эту самостность по отношению к своим родителям. И задача сегодняшнего поколения как раз в этих двух и заключается: ответить на призыв Божий. Господь призывает нас к себе триединством своей личности ответить на благословение Божие, в котором Господь призывает сделаться нас полными людьми триединством своей природы. Мы немножко отвлеклись, и сейчас возвращаемся.
Церковный и светский педагог
Мы сейчас рассматривали разницу между отношением церковного педагога к ребенку и светского педагога. Светский педагог весь пошел на поводу вражьем, духа мира сего и поэтому относится к ребенку как к самостоятельной отдельной личности, не чувствующий в ней триединства ни по природе, ни по личностному началу. А чувствующий в ребенке самость. И эту самость как отеляющуюся по своему внутреннему содержанию, поддерживать всеми способами. Соответственно и все события, которые он задает, они все имеют характер соревновательный, состязательный. Итогом этих событий является всякое возвеличивание и закрепление превосходства той или иной личности. Начиная от оценок, устной похвалы, кончая разными пъедесталами, званиями, грамотами, подарками отдельно. И плюс разной степени золотые медали, бронзовые, серебряные. И это все мир сей. Так вот в таком мире сем лона отношений как такового не формируется. Потому что нет потребности у самости какого-либо лона, какого-либо единодушия. А то единодушие, которое как бы возникает между двумя, так это единодушие бандитов, которые собрались ограбить банк. И пока они его грабят, они вроде бы единодушны, но когда все награбленное оказывается у них в руках, и теперь надо разделить его, вот в этот момент все единодушие кончилось. Причиной их единодушия было вовсе не личностное обращение друг ко другу, а причиной их единодушия было богатство, ради которого они соединились. Но теперь, когда это богатство у них в руках, то обнаружилось, что личностно они совсем друг с другом не едины, никакого единодушия вообще и близко нет. Наоборот, там теперь потребность захапать все это одному, или двоим, или троим, а всех остальных обделить и оставить. И этот характер свойственен всему самостному миру, т.е. миру сему. (задается вопрос) Да там где, действительно, учитель всего себя отдавал детям и дети полюбили его и даже после окончания школы. Например случай, почти до сегодняшнего дня у меня есть отношения с ними и у них отношения со мною, с моими учениками. А им сейчас сорок, сорок два, сорок три года. Откуда это? Что это такое? А это по душевным дарованиям, от души я был с ними и от души они были со мной. А по основаниям духа, по духу и я был в самолюбии и они были в самолюбии. И сегодня это наше самолюбивое пребывание в жизни, оно начинает проявляться и на протяжении порядка десяти лет активно проявляется, разделяя нас друг с другом. По духу, когда вдруг открылось, что я пошел в церковь, а они не пошли, мы вдруг разделились по духу, тем не менее, душевные наши связи продолжали по привычке еще работать. И некоторое временя работало. На сегодняшний день сохранились отношения действительно внутренние только с теми, которые пошли сейчас в Церковь, их четыре человека. Остальные воцерковляться не пошли, не начали. Когда мы духовно сейчас разделенные, т.е. по основаниям разделенные. У меня к ним остается потребность потому, что я сам, восстанавливаюсь в триединство личностное и для этого иду к ним и потребность эту сохраняю. А у них ко мне по духу никакой потребности нет. А та душевность, которая была, она потихонечку состарилась и угасла у какой-то части. Все светские отношения, которые были в школах и которые мы сейчас можем отмечать, это отношения в лучшем случае, нравственные, но не духовные. А по духу они все равно были самолюбивыми, потому что это все были отношения неверующих людей. Значит самодостаточных по отношению к Богу и не в каком триединстве не пребывающих, личностном триединстве не пребывающих, а пребывающих в личностно-самостном состоянии. По себе могу сказать, что очень трудно, очень тяжело в этом признаваться. Но если в этом не признаться, то и вырваться из этого не возможно. И сейчас, когда вы выходите на летние поселения и начинаете общаться с детьми, то, к сожалению, это сознание самостных отношений, оно лежит в нас. Потому что мы все продукт нашего общества, и мы именно самостным образом сейчас находимся в поселении. И тогда честно поступит тот, кто попытается эту самостность увидеть, признать ее в себе, признаться самому себе в этом. Признавшись, признать ее вовне и начать отсекать ее. И только при нашем собственном изменении самостного нашего начала в личностное начнет появляться и ребенок для нас как личность. Т.е. пребывающий в триединстве. Она при этом будет проявляться как самость, но в глубине себя самое, как сотворенное, как благословленное Богом на рождение и пребывание, она личностно триедина. Но это можно услышать, это надо реально услышать, это надо услышать сердцем. Мы сейчас головой соображаем и что-то там внутри нас трудно и сложно будет происходить – встреча сознания с нашим самостным сердцем. Сознание, которое знает о триединстве, должно встретиться с нашим самостным сердцем, а потом еще встретиться с нашею самостною волею, дальше встретиться с нашим самостным духом. Который все время здесь только и проявляется то в хи-хи, ха-ха, то в дерзости, то в вольности, то в нежелании там и сям работать. Сел вроде бы, а работать не хочу и не буду. И с этим придется встречаться. Честно будет, если это делать, не честно, если этого не делать. Так вот теперь, сделав такое различение церковного педагога от светского педагога в его отношении, или в его восприятии ребенка, теперь посмотрим, что в таком случае именно у церковного педагога. Который идет из собственного труда по восстановлению в себе триединой природы и триединой личности – два процесса.
Честность и искренность обращение к Богу
Если педагог сам над этим работает и в этом честен. Честный – значит признается, где он не триедин по природе, где он не триедин по личности и это преодолевает искренностью своею, обращением к Богу и покаянием. Тогда он вступает в отношения со своей стороны, в отношения с ребенком от любви, от веры в него и от содействия Промыслу Божиему. Содействия этому триединству ребенка. Что в таком случае есть вера ребенка, что любовь как для церковного педагога и что есть содействие Промысла – вот центр нашего сегодняшнего урока.
Восстановление. Вера Бога в нас
Вера в ребенка что это такое? Мы обратимся сейчас к трудам митрополита Антония Сурожского. Который удивительно узнаваемо и близко говорит о многих очень трудных, очень сокровенных вещах, духовно-сокровенных. Просто сокрытых даже вещах а тем не менее говорит как-то узнаваемо. Хотя помните, что то, что мы сейчас узнаем в нем, оно как бы узнается. Но предстоит огромный труд, чтобы в это придти, в то, о чем мы сейчас будем говорить. Вера в ребенка, она ведь не может произойти, если у тебя не будет веры в себя. И не смотря на то, что сейчас мы будем все время слышать его обращение к нам. Потому что он беседовал со взрослыми людьми, в то же время мы с вами должны услышать, что принимая его обращение к себе, восстанавливаясь так, как он предлагает нам восстанавливаться. Мы фактически приготавливаемся к такому же обращению к ребенку. То, что в нас восстанавливается, должно потом через нас восстановиться в ребенке. В нашем обращении к нему. Вот эту вот двойную работу сейчас надо будет делать. Но к ребенку не как к самости отдельной, а как к триединой по природе и триединой по личности. «Мы обязаны, – говорит митрополит, – верить в себя, потому что Бог в нас верит». И это правда. Если бы не было этой веры Бога в нас, не было бы нашего обращения в веру. Призывающая благодать Божия касается всякого человека тогда, когда человек способен откликнуться. Ведает это только Бог. Поэтому сколько бы мы неверующих не звали, они все равно не придут до тех пор, пока ведующий Господь не коснется их в то время, когда они будут внутренне готовы к этому. Если мы с вами верующие, то это значит, что мы те счастливые из множества вашего возраста людей. Которые к своему возрасту оказались где-то в глубинах своего духа, в глубинах своей природы и личности готовыми к восприятию этого Господнего зова. И поэтому Он позвал, а значит эта готовность реально есть и действует. Более того, продолжает Господь призывать вас и обращать вас к Себе и поставлять при этом людей, которые это делают как Его сослужители только по одной простой причине: Господь верит, что при всем ужасе характера, капризности и упрямства, борзости и дерзости, и всякого такого где-то в глубинах не только есть отклик, но и способность преодолевать себя, отвечать на этот зов и восстанавливаться, восходить к Богу. Мы обязаны искать в себе то, что Божие. Господь не мог призвать нас в грязь, не мог поверить в нас, греховных.
Если Господь поверил в нас, то Он поверил в наше богозданное, которое к нашему сегодняшнему моменту настолько живо, что способно дальше развиваться действием благодати Его. Мы обязаны искать в себе то, что Божие, не только то, что Ему принадлежит. Ему все принадлежит по праву, но искать в себе все то, что нас делает родными Ему, сродняет с Ним, уподобляет нас Ему, делает нас на Него похожими. Во что верит Бог в нас. И тогда обращаясь к ребенку, мы можем верить в это же самое в ребенке. Если Бог может верить в нас, то мы имеем не только право, мы обязаны верить в себя, верить друг в друга, верить в детей, которые к нам приходят. Потому что то, что относится к одному человеку как к каждому из нас, относится одновременно и ко всем нам в целости и в отдельности. На этом должно строится человеческое общество, которое называется Церковью.
Церковь знаток человека в целом
Наша принадлежность Церкви – это реальное, на сердце переживаемое чувство веры Бога в нас. Это продолжающееся через эту веру Бога в нас уверенность в самих себе, вера в самих себя. В самих себя не как отдельностей самостных, а в самих себя как все другие, как рядом сидящие, как с нами вместе живущие. Потому в меня верит Бог, но и в тебя верит Бог, и от того, что во всех нас верит один Бог, мы едины. Это общество называется Церковью, являющейся зачатком человечества в целом, каким оно должно стать. Станет оно таким в раю, но начало этому полагается здесь на земле. Царство вечное, Царство Божие начинается как Церковь здесь на земле. И совершается именно в людях, которые открыли в себе угодное Богу и стали с этим жить, в этом стали осуществляться. Бог нас знает какими мы являемся, какие мы есть и вместе с этим Он не только нас любит, Он в нас верит. Любить можно даже без надежды. Сколько матерей любят своих детей: развратных, наркоманов, убийц, в этом говорит их материнское сердце, но эта любовь человека не всегда облагораживает или меняет, часто даже развращает. Для того, чтобы человека переменить, надо ему доказать, что в него продолжают верить. Он совершенно безобразный, он вообще кончился в своих каких-либо добрых порывах, и тем не менее он вдруг обнаруживает, что кто-то в него верит. И это обнаружение, не знаю, вы встречали это или нет, мне как священнику не один раз приходилось встречаться с этим. Когда приходит человек всеми изгнанный, всеми ненавидимый, и всеми отвергнутый. Конечно по своей собственной причине: сам упился, сам развратился, сам от всех отделился, сам дом продал, конечно теперь никто с ним не хочет быть: ни мать, ни жена, ни дети. И этот разуверенный с последнею надеждою, какой надеждою? Вот той самой потребности природного единодушия, которое когда-то в детстве было расколото, но которое осталось в нем как в ребенке. Взрослый, сорока с лишним летний человек с этой скорбью этого единодушия хотя бы с кем-то, приходит ко мне как к священнику и вдруг находит, что в него верят. Эта вера в него питает ту природную потребность единодушия, которая вдруг сразу воскрыляется. И он находит в себе силы в своей богоданной природе над своим безобразием, над своим отвратительным характером. И дот тех пор, пока он находит эту веру другого в себя, до тех пор он имеет эти силы как-то делать, трудиться. Да, он при этом не может сразу шагнуть далеко, не может сразу отказаться от своего образа жизни, но он начинает из этого восставать. И то, что я говорил раньше, к этому относится. Бог в нас верит, и мы имеем данные быть убежденными в этом, верить в Божию веру в нас. Эта Божия вера и есть начало Промысла Божиего. Но об этом будем говорить в третьей части? Сначала вера, дальше любовь к ребенку, потом Промысел о нем. Так вот началом этого Промысла является эта вера Бога в нас. Значит самое существенное значение веры с нашей стороны по отношению к ребенку – это поддержать его потребность единодушия в обстоятельствах, где он казалось уже ни от кого не может получить этой веры в себя. И вы увидите, самые горестные минуты, когда прибегает ребенок к тебе как к последней надежде. Это минуты, когда все его попрали, все от него отказались, а скорбь о единодушии все равно зовет искать, и он с некоторою надеждою вдруг обращается к тебе. Если ты ответишь ему верою в него, то он через это воскрылится и придет в единство с тобою.
Любовь
Там, где вера в ребенка начинает отношения с ним и его восстанавливает, возвращает к себе самому. А через это и к тебе как к воспитателю, к себе самому, к своей триединой природе, а к тебе воспитателю как к триединству личности. Вера ребенка продолжительно питает его потребность единодушия по природе. Там начинается развитие потребности в любви. Ребенок еще и по личности своей ищет любви, потому что триипостасное начало личности – это потребность троической любви Бога. Любить – это прежде всего признавать в другом само его бытие. Да, он ужасно сопливый, ужасно вредный, ужасно грязный, несносный по характеру, но он есть. Так это само бытие, что он просто есть и ты принимаешь или даешь право ему быть – это есть начало любви. Поэтому помните моменты, когда мы говорили о ребенке, который увидел вас, шестилетний мальчуган и бежит к вам навстречу счастливый и радостный. А у самого зеленые в палец толщиною сопли из двух ноздрей до самого подбородка. И от радости прыгнул на вас, обнял вас за шею и давай вас обнимать, размазывая эти сопли по всему вашему лицу. И у вас никакого абсолютно внимания к этому. Потому что для вас важно его бытие, он есть – вот что для вас важно. И это есть любовь. Это значит признавать, актуальность другого, признавать что другой радикально, полностью, до конца от меня отличен. Признавать его как факт и воспринимать его не как нечто опасное, а как реальность положительную, как участника в общей гармонии всей вселенной. И относится к нему соответственно с уважением, чувством почтительности. Я даже сказал – почитания в смысле того уважения, которое пробуждает. Именно пробуждает в нас желание и волю к совершенному и полному служению ему. Любить кого-то – это прежде всего признать за ним право на существование, дать ему право гражданства и занять по отношению к нему периферийное место. Затем с этой периферии устремляться к нему, все более забывая себя самого, поставить его в центр своей жизни. И дальше митрополит Антоний размышляет над фразою «я люблю тебя». «Если честно, – говорит он, – вдуматься, вслушаться в эту фразу, которую ты произносишь, то посмотри, у тебя получится следующее: сначала звучит «я» как бы некое с большой буквы. Потом звучит некий грамматический союз «люблю», обозначающий некое мое восприятие тебя. А дальше звучит «тебя» как некая малость, которую я пользую». «Я люблю тебя». Но если мы с вами обратимся к Евангелию, то в Евангелии, кстати, удивительны два перевода. Евангелие от Иоанна начинается: «В начале бе Слово и Слово бе к Богу», а перевели на русский язык: «Слово было у Бога». И митрополит Антоний сравнивает эти два перевода: церковно-славянский перевод с греческого и русский перевод, именно советский перевод. «Слово было у Бога», а начальное, действительное: «Слово бе к Богу». Обратите, как нестатичен этот термин. Он динамичный: «было у Бога» – статично, а «было к Богу» - динамично, потому что здесь стоят «к», «для», «обращенный к», «в направлении к», «устремленный к» – это отношение. Не взаимоотношения людей, которые друг на друга смотрят. Это отношения между Одним с большой буквы, абсолютно центральным и Другим, существующим, тоже с большой буквы, существующим только для первого. Абсолютно центральным является Бог-Отец, а второй Бог-Сын. Который существует только для первого, только в направлении к Нему, только по отношению к Нему. Тут мы можем говорить о любви, но теперь в этом «я люблю тебя» «я» так сузилось, что существует лишь объективно. А субъективно, в личностном переживании человек забыл себя. Теперь имеет значение слово «люблю», в которое включено и «я», так как центром стало «ты», другой, «тебя». Вот этот переход от самостного к настоящему, истинному и есть, собственно говоря, восстановление любви как таковой. Когда мы пытаемся определить меру своего индивидуального «я», первое, о чем мы можем у себя спросить – это следующее: в каком смысле я могу сказать, что люблю тех, кого люблю? Я не говорю тех, которых не люблю. Таких много. Идешь по улице, сплошные лица, которые я не люблю. Или тех, которые далеко от нас. Легко их любить, а попробуй любить соседа, который все время бубнит что-нибудь неприятное. Люблю ли я его также как клубнику со сливками? Моя любовь к клубнике в чем проявляется? В том, что я ее поедаю и радуюсь, что мне вкусно. «Значит, таким же образом, – говорит митрополит, – мы часто любим друг друга. Мы их просто поедаем. Мы обращаемся как хищники. В таком случае мы, можем понять, что нашим врагам везет больше чем нашим друзьям, их мы по крайней мере оставляем в покое». Значит, любовь есть поворот к ближнему и как минимум это дать право ему быть.
Содействие Промыслу Божьему
И теперь третье в лоне отношений со стороны воспитателя – это содействие Промыслу Божию о ребенке. Значит фактически, это содействие его триединству и триипостасности. По природе и по личности. Естественно, что Господь, призывая ребенка в Царство Божие, ищет его спасения от греха, проклятия и смерти. В чем тогда, Промысел Божий? А в том, чтобы обнаружить человеку худое, от которого надо избавляться. И при этом средства, которые использует Господь для этого высвобождения от худого порой бывают чрезвычайными. В этом смысле в одной из книг у святого отца говорится о любви Божией как о беспощадной любви. А в другом месте говорится о том, что «бойся пасть в руки Бога Живаго». Если Господь слышит дарования личности в ребенке или в человеке и по этим дарованиям он должен быть свободен от греха. Но сам при этом не идет туда по своей свободе, то тогда Господь ради личных дарований промышляет о нем событиями и условиями, которыми ввергает его в эту внутреннюю отсеченность от греха. И практически нет ни одного дня, ни одного часа, когда мы были вне этого внимания, промышляющего внимания Божия. Когда были бы вне вседержительной Его воле и власти. Может быть, этим объясняется такое удивительное спокойствие, с которым святые, зная о предстоящей своей собственной гибели просто по прозорливости своей, ничего не делали, чтобы избежать ее. Или когда старец предвещал человеку то или иное событие, которое произойдет в его жизни и при этом ничего не говорил в сторону перемены этого события. Потому что то, чему суждено от Бога быть в Его воле, промышляющей о данном человеке, то человеку невозможно изменить. Можно упросить Бога изменить Его Промысел. Это можно, но тогда ты должен встать не на изменение самого события, а встать на молитву и просить Господа, чтобы Он изменил Своей Промысел. Иметь веру в такой ее ясности, чтобы Промыслы Божии слышать как вседержительные – это и есть, собственно говоря, дар, к которому призван каждый человек. Дар, который свыше Господь всякому из нас дает. Единственное только, ты не сопротивляйся своим самостным началом, не упрямься перед Промыслами Божиими. А найдись в смирении и учись смирением слышать Промыслы. Смирение – это значит слышать всегда в присутствующих событиях любовь Бога и Его премудрость. Всегда любовь. А события, которые тебе не ясны, почему так происходит и они всегда есть Премудрость Бога. И если события для тебя очень неудобны, очень тягостны, за этим всегда стоит Его спасительная и спасающая вседержительная воля. Развиваться в вере, чтобы всегда иметь отношения с любовью, премудростью и вседержительной волею, спасительной волею и есть, собственно говоря, задача всякого трезвенного человека, быть верующим. Такая вера с Промыслами Божиими живет свободно, открыто. Но тогда такая вера становится предтечею таких добродетелей, как смирение, послушание, воздержание, молитва. Промыслы действуют спасительно трояким образом – в одних событиях Господь отсекает худое, не позволяет ему быть, запрещает его, как бы ты не хотела его исполнить, как бы тебе это не было неприятно. В других событиях Он упражняет человека в его способности понести события, данные ему Промыслом. Упражняет человека в его добродетелях: в смирении, в терпении, в молитвенной благодарности, воздержании, послушании. Упражняет, попуская все вновь и вновь неудобные неугодные нам, события.
Сердечное расположение
И наконец в третьих событиях закрепляет нас в этих добродетелях. Там, где закрепляет, там об этом сказано, что если сделал что-либо доброе. Из доброго расположения, помните, добрые дела и дела веры. Это расположение сердечное. Если ты в добром расположении сердечном что-либо сделал угодное Богу, то жди искушения, которое проверит или закрепит тебя.
Во-первых, проверит, в добром ли.
Во-вторых закрепит, если действительно в добром. Сделавший дело в добром на искушения не зацепится. А если не из доброго делал дело, а из корысти, то искушения тебя зацепят. У Оптинского Макария есть два или три письма к петербургскому купцу, который пишет: «От меня ушла прислуга и мне предлагают взамен деревенскую девушку. Что вы мне посоветуете? Брать мне ее или не брать?» Старец отвечает: «Конечно, брать». Через некоторое время купец снова пишет: «Батюшка, позвольте мне ее прогнать. Это настоящий бес. С тех пор как она здесь, я все время прихожу в ярость и потерял всякое самообладание». Старец отвечает: «И не вздумай гнать, это ангела небесного послал тебе Бог. Чтобы ты видел, сколько в тебе злобы, которую прежняя прислужница никогда не могла поднять на поверхность». Отвечает старец ясно всерьез и отвечает с надеждою и верою, что чадо его, этот купец так и услышит, и так примет, и так пойдет. Т.е. через этот ответ старца поймет и услышит Промысел Божий. Нечто чрезвычайно воодушевляющее сказал однажды Иоанн Кронштадский. Он говорит, что Бог никогда не дает нам увидеть в себе зло. Если Он не уверен, что наша вера, наша надежда достаточно крепки, чтобы устоять перед таким себя видением. Пока Он видит, что нам не достает веры и не достает надежды, Он оставляет нас в относительном неведении своего худого нрава и злых оснований. Во внутренних наших потемках мы различаем только опасности, которые Он предоставляет нам находить ощупью. Когда Он, Бог видит, что наша вера стала крепкой и живой, наша надежда достаточно сильной, чтобы выдержать мерзость того, что мы в себе увидим и не пошатнуться, и не смириться с этой мерзостью на других людей, тогда Он дает нам увидеть то, что видит Сам. Но только в меру нашей надежды и нашей веры. Вот двойное откровение, из которого мы можем извлечь извечную пользу. Первое – это голый факт: «Я считал себя таким терпеливым, а эта деревенская девушка раскрывает во мне все мое нетерпение, грубость и необузданность. Но с другой стороны если Бог позволил мне увидеть, значит Он знает, что я теперь в силах справиться с этой проблемой. Знает, что я в состоянии победить искушение, изнутри меня поднимающееся и внутренне измениться в добродетель». Соответственно, когда мы обращаемся к детям, то дети в постоянных событиях своей жизни как раз находятся в этом промышляющим обращении Бога с ними. Слышать чувства вместе с ребенком, доверительно, доверяя ему и доверительно с ним обращаясь, вести его этими сокровенными путями Промысла Божиего. Когда фактически Господь позволяет или помогает ребенку встретиться с худым своим для того, чтобы покаянием от него очиститься. Мы должны рассматривать себя самих как материал, который Бог вложил в наши руки, и из которого мы можем создать произведения искусства. Нечто такое, что войдет составной частью в Царство гармонии, красоты, истины и жизни. В этом смысле у нас должна быть та же собранность, та же ясность взгляда, какой обладает художник. Произведение искусства, которое хочет создать художник определяется двумя факторами: с одной стороны его замыслом, тем, что он хочет создать. С другой стороны материалом, который у него в руках. Отношения с Промыслом Божиим – это всегда отношения с Богом любящим нас и в нас чего-то богоугодного и богоподобного, с Богом, верящим в нас. Значит в данный момент совершенно точно знающим, что мы способны восстать из этого худого. В Бога премудрого, Который так точно это сделает, как никто другой не смог бы сделать. Он именно тебя сейчас зацепит, именно этим обстоятельством до такой глубины пупка твоего, что даже и предполагать не мог. Это Премудрость Божия. Но при этом эта Премудрость видит не только твое худое, которое зацепилось этим обстоятельством. Она видит и то доброе в твоих способностях покаяния, в твоей способности к уразумению себя, твою способность к восстановлению над собою, ради которой и осуществляется и происходит сейчас вот такое попущение в тебе твоего зла. Мы должны научиться вглядываться разумным взором, проницательным взором с возможно большим реализмом, с живейшим интересом в тот материал, который у нас в руках. Потому что строить мы можем только из этого материала. А что это за материал? Это мы сами. Это наше богодарованное начало, богоданное добродетельное существо наше. Если вы Петр, то вы не Антоний, и чтобы вы не делали, Антонием вы никогда не станете. Никто не требует о вас быть тем, чем вы не являетесь. Но можно с вас строго спросить, чтобы вы были тем, что вы на самом деле есть. На самом деле – это значит от Бога. Потому что все, что потом было, это все есть падший человек, это тлен, это не от Бога и это не на самом деле. Это произошло по неправильному человеческому устроению и неверным поступкам. А что на самом деле – это то, что искони, а значит все, что от Бога. «Не воображайте, что, занимаясь утверждением своего ума, своего восприятия, вы сможете создать целого гармоничного человека. В какой-то момент вы обнаружите, что не смогли этого сделать, но тогда перед вами будет урод. Какая-то полустатуя и огромное количество не использованного материала». И все. Детям особенно и подросткам свойственно всякая мечтательность от притязаний. И этот притязательный характер самости вместо личности, он как раз создает в себе массу всяких разных таких уродств. Хотя которые сам человек воспринимает как некое прекрасное. Но в действительности-то он ничего из этого осуществить не может, потому что он себя не познал. А чтобы себя познать, надо сначала очиститься от того, что тебя извращает, а это значит от греха. В этом очищении нам нужны мужество и вера. Прежде всего вера в том смысле как я уже сказал выше, Бог дает нам видеть только то, что мы можем вынести. И мужество, т.е. нам ведь вовсе не доставляет удовольствия видеть всю нашу безобразность. А значит эту безобразность надо иметь мужество понести, потерпеть, не удручаться, не отчаиваться, но одновременно иметь мужество признать в себе. Да, я сейчас самолюбив, да, я схвачен сейчас духом гордости, да я сейчас живу только одним желанием болезненного превосходства. Признавшись себе, признаться еще и вовне, перед всеми. И это требует мужества. Этим мы и отсекаемся от своего худого. Познав худое и покаянием очистившись от него, мы открываем под ним то доброе, ради чего все это происходит, о чем промышляет Господь. Я этим что хочу сказать: когда нас детьми вызывает директор школы на головомойку, потому что мы что-то натворили, то мы видим в директоре только его директорское качество. Человека нет, а есть только директор, как бы полицейский, чиновник, прокурор или врач. Нам не приходит в голову, что в нем есть что-то другое. И часто получается, что в обращении друг со другом мы не видим того, что на самом деле, мы встречаемся с функцией и почти никогда не встречаемся с человеком. Я только что говорил, что проблема здесь другая. Дело не в том, чтобы видеть себя как личность, мы ведь этого не можем, видеть себя как личность. Как только ты начинаешь видеть себя как личность, как отдельность, да, то ты есть кто? Самость. Поэтому митрополит Антоний говорит, что мы видеть себя как личность не можем. Личность, персона – это то, чем мы призваны стать, преодолев самость, которую эмпирически мы можем сами в себе наблюдать. Личность может быть раскрыта только в том, кто ее знает. А это Бог, личность может быть раскрыта только в одном Боге. В нас есть личность, которая есть образ живого Бога. И вот с этою личностью что произошло? Представим себе картину. Написал ее большой мастер, а потом со временем она начала тускнеть, повреждаться, и очередные мастера решили ее подправить. Потом другие мастера через некоторое время ее подправили, потом третьи, потом четвертые, потом пятые. А так как картина была очень дорога, то все старались ее сохранить, но подправляли ее ветхость и старость. В конечном итоге она почти исчезла в своем первоначальном виде. И только лишь брови да выражение глаз осталось то же самое, т.е. от первого мастера. И когда сегодня к ней подошел человек и с глубоким внутренним чувством подлинного увидел подлинное только в бровях и в глазах и сказал, что вот здесь подлинное, а все остальное нанесенное, давайте очищать. Взял кальку и начал слой за слоем постепенно очищать эту картину. И в итоге восстановил ее в ее первозданном виде. Вот это и совершает с нами Промысел Божий, как говорит митрополит Антоний. Апостол Павел советует найти себя во Христе. Потому что Христос нас очищает, Христос нас вызывает на навстречу к себе, и найти Христа в себе. И вы открываете, что быть самим собою значит быть по образу Того, с большой буквы, Кто пожелал быть по нашему образу. Мы были спасены и изменились. Содействие этому Промыслу Божиему и лежит в задаче самого педагога, воспитателя. А для этого тебе необходимо самому быть триипостасной личностью. Личность, которая нуждается в триипостасном общении: ты сам, твой наставник и Бог. И когда ты от этой триипостасности повернешься к ребенку, то появится триипостасность вниз по возрасту: ты, ребенок и опять Бог. И пока это триипостасное единство личности не образуется в тебе как дарование, которым ты входишь в свойство Церкви единое, до тех пор ты оказываешься не способен вполне и точно содействовать ребенку в Промыслах Божиих. Равно как содействовать Богу в Промыслах Его о ребенке. Потому что ты ни в себе не слышишь личную свою триипостасность, ни в ребенке не слышишь ее и вместо этого будешь сам от самости цеплять в нем самость. Отсюда церковный педагог – это непременно педагог, восстанавливающийся сам в триединство своей природы папа-мама-я, и в триипостасности своей личности: я, другой и Бог. Ну и наиболее конечно, опыт этой триипостасности совершается в отношениях с духовными наставниками и с духовником. В конечном итоге с духовным отцом. Правда, по нынешним временам говорят, что духовники, оценивая состояние сегодняшних нас, говорят. Во-первых, нету ни одного духовника, который мог бы триипостасно действительно обращаться со своими чадами. И нет ни одного чада, которое вошел в отношения с наставником как с отцом. Эта степень сегодня не достижима. И тем не менее, институт наставничества остается, потому что это центральное место Церкви после Таинств.
Любовь
Где происходит жизненное восстановление человеческой личности как триипостасного существа. Потому что нет красоты, которая изуродована в человеке. Какой бы худой человек не был, но все равно в нем есть какая-то мера красоты. Любовь к нему, вера в него может восстановить то, что казалось никто и ничто не может восстановить. Ни наказания, ни поучения, а только любовью. А любовь может восстановить. И это мы видим все время в Евангелии. Мы видим как Христос встречает грешников, Он их ни в чем не упрекает, Он им не ставит вопросов об их прошлой или настоящей жизни, Он их просто любит. И в ответ на любовь, которая дается даром, которая дается как подарок, человек, пришедший к нему зажигаются благодарностью и ради благодарности становится достойным этой любви. Он худой, казалось бы, совершенно потерявший всякую надежду на самого себя. Слышит в себе любовь и начинает тянуться, чтобы быть достойным этой любви. Он может быть любим, но не потому что он достоин, он может научиться быть достойным, потому что он любим. Точно также помните, мы говорили о вере. Вера имеет такую же силу, когда человек совершенно обезверившись в себе самом, вдруг встречает человека, который верит в него – одно это его воскрыляет. А тем более, если встречается с человеком, который при том, что все его не любят, все от него отвернулись, а он встретился с человеком, который любит его, более того, принимает его данность как человека – этим он воскрыляется и оживает. Есть пословица: «полюбите нас черненькими, беленькими нас всякий любит». Настоящая любовь умеет полюбить человека черненьким и при этом отношения «я дам» и пример этого отношения «я дам» разбирали одну из самых коротких начальных молитв службы обручения. Я говорил о том, что человека любят не за что-нибудь, а наоборот, он может стать значительным, прекрасным человеком, потому что он любим. Во второй молитве чина обручения говорится о том, что Бог выбрал Церковь, как чистую деву из среды язычников. Если мы задумаемся над этим и представим себе, кто эта Церковь? Это мы с вами. И я, и ты и все наши друзья. Как мы можем сказать, что Бог нас выбрал как чистую деву? Мы все грешные, у всех вон сколько недостатков, все в значительной мере испорченные. Как Бог мог на нас посмотреть и выбрать, будто мы чистые? Дело в том, что Бог на нас смотрит. И видит возможность красоты, которая в нас есть. Видит в нас то, чем мы можем быть и ради того, что Он видит, Он нас принимает. И потому что мы любимы, потому что с нами случилось это чудо, кто-то в нас увидел не дурное, а прекрасное, не злое, а доброе, не уродливое, а чудесное. Мы потому и можем начать расти, расти из изумления перед этой любовью, расти из изумления перед тем, что этой любовью нам показаны наша собственная красота, о которой мы и не подозреваем. Я говорю конечно не о той внешней поверхностной красоте, которой мы все кичимся, чертами лица, умом, чуткостью, всяким талантами, знакомствами, нет. Я говорю о другой красоте, о красоте внутренней. И нам надо помнить, что единственный способ возродить человека, единственный способ дать человеку возможность раскрыться в полноте – это его любить. Любить не за его добродетели или совершенства, не вопреки тому, что он несовершенен. А любить просто потому, что он человек. Потому что человек так прекрасен просто сам по себе, какая бы образина при этом он не был. И мы можем верить всегда, но не всегда можем это видеть. Только глаза любви могут нам позволить на человека. На человека можно смотреть либо безразличным взором и тогда мы ничего не увидим, мы замечаем только внешние проявления: черты лица, расцениваем человека также, как мы расцениваем все прочее: собаку, лошадь. Мы можем смотреть глазами злобы, ненависти, подозрительности, тогда мы ничего не видим кроме того, что отвечает нашему к нему отношению. Потому что в человеке, в каждом можно конечно найти неладное, не то. И это не то заслоняет порой что-то гораздо более важное. Только глазами любви мы можем видеть человека таким, каков он есть в самой своей глубине, в самой своей сущности. И соответственно к нему подобно относится. Так относится к нам Бог. Бог нас любит не потому, что мы хороши, Бог к нам милостив не потому, что мы заслуживаем Его милостивую любовь, Он нас просто любит. Если мы способны быть благодарными за то, что нас кто-то, Бог или человек может полюбить без всяких оснований. Просто потому что его сердце через край переливается к нам, мы можем стать другими людьми. Таковую любовь к другому человеку каждому необходимо иметь. Если ты такую любовь не имеешь в нраве, то и твоя молитва не будет иметь нужной глубины, ты до куда-то дойдешь в молитве, а дальше не пойдешь, дальше тебя растерзает твоя нелюбовь.